Джон Грин - Ошибки наших звезд[любительский перевод]
— Хейзел из Группы поддержки, не-Моника, — сказала я, когда он подошел достаточно близко, и он улыбнулся и сказал:
— Привет, Хейзел. Как дела?
— Хорошо. Я нереально похорошела с того времени, как ты ослеп.
— Поверю на слово, — сказал он. Мама довела его до стула, поцеловала в макушку и побрела обратно к лифту. Он ощупал воздух вокруг себя и сел. Я устроилась на стуле рядом с ним.
— Так как у тебя дела?
— Нормально. Рад быть дома, наверное. Гас сказал мне, что ты оказалась в реанимации?
— Ага, — сказала я.
— Отстой, — сказал он.
— Мне уже намного лучше, — сказала я. — Завтра я еду в Амстердам с Гасом.
— Я знаю. Я вполне осведомлен о твоей жизни, потому что Гас. Никогда. Не говорит. Ни о чем. Другом.
Я улыбнулась. Патрик прочистил горло и сказал:
— Давайте сядем. — Он поймал мой взгляд. — Хейзел! — сказал он. — Я так рад тебя видеть!
Все сели, и Патрик начал пересказывать свое без-яичие, и я растворилась в рутине Группы поддержки: обмен мнением с Айзеком посредством вздохов, сожаление к каждому человеку в комнате и ко всем вне ее, отключение от беседы, чтобы сфокусироваться на дыхании и боли. Мир продолжал существовать, как он это обычно делает, без моего участия, и я вернулась из задумчивости, только когда кто-то назвал мое имя.
Это была Сильная Лида. Лида в ремиссии. Светловолосая, здоровая, крепкая Лида, которая плавала за спортивную команду своей школы. Лида, которой не хватало только ее аппедикса, назвала мое имя, говоря:
— Хейзел стала таким вдохновением для меня, на самом деле. Она просто продолжает сражаться, просыпаясь каждое утро и выходя на битву без единой жалобы. Она такая сильная. Намного сильнее, чем я. Хотела бы я обладать ее силой.
— Хейзел? — спросил Патрик. — Какие чувства это в тебе пробуждает?
Я пожала плечами и посмотрела на Лиду.
— Я отдам тебе мою силу, если ты отдашь мне твою ремиссию. — Я почувствовала себя виноватой сразу же, как сказала это.
— Не думаю, что Лида имела это в виду, — сказал Патрик. — Думаю, она… — Но я перестала слушать.
После молитвы за живых и бесконечной литании[37] за мертвых (к концу которой прикрепился еще и Майкл) мы взялись за руки и сказали: «Проживем нашу лучшую жизнь сегодня!».
Лида мгновенно подбежала ко мне, полная извинений и объяснений, но я сказала: «Нет, нет, все нормально, правда», отмахнувшись от нее, и спросила у Айзека: «Не соизволишь проводить меня до лестницы?»
Он взял меня под руку, и я направила нас к лифту, радуясь предлогу избежать ступеней. Мы почти дошли до лифта, когда я увидела его маму, стоящую в углу Буквального сердца. «Я здесь!» — сказала она Айзеку, и он сменил мою руку на ее перед тем, как спросить:
— Хочешь зайти ко мне?
— Конечно, — сказала я. Мне было его жаль. Хотя я ненавидела сочувствие окружающих, я ничего не смогла поделать с тем, что ощутила его по отношению к Айзеку.
Айзек жил в маленьком фермерском доме в Меридиан Хиллс рядом с той модной частной школой. Мы устроились в гостиной, пока его мама ушла на кухню готовить ужин, а затем он спросил, не хочу ли я поиграть.
— Конечно, сказала я. Тогда он попросил передать ему пульт. Я протянула его, и Айзек включил телик с подключенным к нему компьютером. Экран телевизора остался темным, но через пару секунд из него зазвучал глубокий голос. «Обман, — сказал он. — Один или два игрока?»
— Два, — сказал Айзек. — Пауза. — Он обернулся ко мне. — Я постоянно играю с Гасом, но у него совершенно суицидальные наклонности, и это меня выводит из себя. Он чересчур агрессивно спасает гражданских или кого там еще.
— Ага, — сказала я, вспоминая ночь разбитых трофеев.
— Возобновить, — сказал Айзек.
«Игрок один, назовите себя».
— Это секси-шмекси голос первого игрока, — сказал Август.
«Игрок два, назовите себя».
— Наверное, я буду вторым игроком, — сказала я.
«Старший сержант Макс Хаос и рядовой Джаспер Джекс просыпаются в темной пустой комнате площадью примерно полтора квадратных метра».
Айзек указал на телевизор, будто я должна была говорить с ним или типа того.
— Эээ, — сказала я. — Тут есть выключатель?
«Нет».
— Тут есть дверь?
«Рядовой Джекс обнаруживает дверь. Она заперта».
Айзек подпрыгнул.
— Над дверью есть ключ!
«Да, верно».
— Хаос открывает дверь.
«Вокруг все еще темно».
— Вытащить нож, — сказал Айзек.
— Вытащить нож, — добавила я.
Ребенок — брат Айзека, я полагаю, — вырвался из кухни. На вид около десяти, крепкий и гиперактивный, он проскакал через гостиную, чтобы крикнуть, замечательно имитируя голос Айзека:
— УБИТЬ СЕБЯ!
«Сержант Хаос прикладывает нож к своей шее. Вы уверены, что…»
— Нет, — сказал Айзек. — Пауза. Грэхэм, не заставляй меня надрать тебе задницу. — Грэхэм беззаботно рассмеялся и вприпрыжку убежал по коридору.
В качестве Хаоса и Джекса, мы с Айзеком нащупывали наш путь по пещере, пока не натолкнулись на парня, которого мы зарезали после того, как он рассказал нам, что мы находимся в украинской пещерной тюрьме больше чем в километре под землей. В то время как мы продвигались дальше, по пещере нас вели звуковые эффекты: бушующая подземная река, голоса, говорящие на украинском и английском с акцентом, но увидеть нельзя было ничего. После часа игры мы услышали отчаянный плач узника: «Господи, помоги мне. Господи, помоги».
— Пауза, — сказал Айзек. — На этом месте Гас всегда настаивает на том, чтобы найти пленника, хотя это мешает пройти игру, и единственный способ на самом деле освободить узника — это выиграть.
— Да, он принимает видео-игры чересчур близко к сердцу, — сказала я. — Он слегка без ума от метафор.
— Он тебе нравится? — спросил Айзек.
— Конечно, он мне нравится. Он классный.
— Но мутить ты с ним не хочешь.
Я пожала плечами.
— Это сложно.
— Я знаю, что ты пытаешься сделать. Ты не хочешь вручить ему что-то, с чем он не справится. Ты не хочешь, чтобы он отмониковал тебя, — сказал он.
— Типа того, — сказала я. Но это было не так. Правда заключалась в том, что я не хотела отайзековать его. — Если быть честной к Монике, — сказала я, — то, что ты сделал с ней, тоже было не очень-то приятно.
— Что я сделал с ней? — спросил он, защищаясь.
— Ну знаешь, слепота и все такое.
— Но я не виноват в этом, — сказал Айзек.
— Я не говорю, что ты виноват в этом. Я говорю, что это не было приятно.
Глава десятая
Мы могли взять только один чемодан. Я такое тянуть за собой не могла, а мама настояла на том, что два она тоже не потащит, так что нам пришлось маневрировать в пределах черного чемодана, который мои родители получили в подарок на свадьбу сто лет назад, чемодана, который должен был провести свою жизнь в экзотической местности, но ограничился поездками в Дейтон, где располагался дочерний офис компании Моррис Проперти, который папа часто посещал.
Я спорила с мамой, что мне полагается немного больше половины чемодана, так как без меня и моего рака мы бы вообще никогда не поехали в Амстердам. Мама возражала, что вследствие того, что она была в два раза больше меня, было необходимо больше физического объема ткани, дабы обеспечить ее благопристойность, а значит, она заслужила хотя бы две трети чемодана.
В конце концов, мы обе проиграли. Вот так всегда.
Наш рейс вылетал только в полдень, но мама разбудила меня полшестого, включив свет и прокричав: «АМСТЕРДАМ!». Все утро она носилась по квартире, удостоверяясь, что мы взяли переходники для розеток, и четырежды проверяя, есть ли у нас необходимое количество кислородных баллонов, и что они заполнены, и т. д., пока я выползала из кровати, чтобы надеть свой Гардероб для Амстердама (джинсы, розовая майка и черный кардиган на случай, если в самолете будет холодно).
Машина была загружена к шести пятнадцати, после чего мама настояла, чтобы мы с папой позавтракали, хотя я чувствовала внутреннее неприятие к еде до рассвета, основанное на том, что я не была русской крепостной 19 века, подкрепляющейся перед долгим днем в поле. Все же, я постаралась затолкнуть в себя пару яиц, пока родители наслаждались домашней версией яичных Макмаффинов, которые так им нравились.
— Почему еда для завтрака — это всегда завтрак? — спросила я их. — Ну, почему мы не можем есть на завтрак карри?
— Хейзел, просто ешь.
— Но почему? — спросила я. — То есть, правда же: почему яичница-болтунья застряла в эксклюзивном положении завтрака? Можно положить бекон на сендвич, и никто не взбесится. Но в тот момент, когда в твоем сендвиче оказывается яйцо, бум: это завтрак.
